Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Через час правдоподобный портрет несбывшейся Лиз был готов. Я нарядил ее в лиловое платье, так подходившее к волосам и оттенку кожи. Пустота вокруг образа пугала меня, напоминая о ее недавней развоплощенности, и немного поразмыслив, я поместил девочку в лавандовое поле. Судя по отсветам неба и тональности цветов, дело происходило в рассветный час.
Теперь предстояло сделать самое трудное: отказаться от того, что любишь. Приспособленный к невероятным приключениям, я легко справился с большим металлическим подносом, прислоненным к дальней стенке столового буфета. Вытащив его и удачно, без единого звука, миновав фарфоровые баррикады сервиза, выбрался с ним и своим рисунком на крышу через чердачное окно.
Разница восприятия мира поначалу чуть не сбила меня с ног, и я пошатнулся под порывом невидимого ветра, испуганный внезапно обнаруженной высотой и по-настоящему сказочной тишиной Сочельника, спустившегося на городок. Наш дом не был самым большим в округе, но холм, на котором он стоял, в обрамлении зимы и мрака, приукрашенного каплями янтарных фонарей, проявлял неподдельное превосходство над своими соседями. Раньше я выходил сюда только в теплое время года, когда черепица хорошо ощущалась босыми ступнями, и была понятной и покладистой, разморившись под лучами солнца. Теперь же ноги утопали в снегу выше щиколоток, и где-то там, под ним, в невидимом мире прошлогоднего лета, подошвы ботинок опасно скользили по озлобленной обманом природы крыше. Я нанизал все эти противоречивые эмоции на ожерелье своих ожиданий, втайне надеясь, что их сила послужит верно подобранным реактивом.
Время поджимало, и я вытащил из кармана джинсов увесистую кремниевую зажигалку с длинной ручкой: трофей, доставшийся в наследство от дедушки-моряка. Мне почему-то показалось – если я воспользуюсь именно ею, мечта получит больше шансов на воплощение. Ведь мой бородатый предок в настоящем боцманском кителе обогнул мир не менее ста раз. А значит, опутал своим духом всю планету, и теперь эта магия обязательно должна помочь мне, его внуку. Знать бы мне тогда, какие искаженные формы – словно насмешка в лабиринте кривых зеркал! – примет этот концентрат энергии в будущем: к сегодняшнему утру я объездил, облетел и обшарил этот мир уже тысячекратно больше, чем дед.
Рука не поднялась разорвать рисунок на несколько частей, чтобы облегчить работу огню, неспокойному в открытом космосе позднего вечера. Я даже не смог скомкать его в дрожащей вспотевшей ладони, тыльная сторона которой мгновенно расплавляла неосторожные снежинки, приземлившиеся на мою кожу. Опасаясь резкости ветра – редкого, почти не нарушавшего рождественскую идиллию, но беспощадного в своей ничтожной дозволенности – я все же положил лист на поднос и аккуратно поджег правый нижний угол. К моему удивлению, плотная бумага схватилась ровно, и наколдованный образ стал уходить в неизвестность, скрываясь под темными пятнами и шафрановым пламенем.
В какой-то миг я почувствовал безысходную тоску, и мне захотелось выхватить остаток тонкого абриса из пасти неумолимой стихии – словно я был великаном, и у моих ног неизвестные крохотные и злобные существа творили аутодафе над моей сестрой, уличенной в нездешнем очаровании. Но боль тут же отпустила: кто-то, неминуемо взрослевший внутри меня, твердо решил, что лучше воплотить свое желание в будущем, чем насладиться его осколками и невнятными намеками в настоящем.
…Я не должен лукавить в своей главной исповеди, поэтому скажу прямо: прошло не так много времени, года два-три, и детские мечты остались в том вечере, когда Рождество еще действительно означало веру в чудо. Я рос, наливался амбициями, во мне вызревали новые грезы, и я видел уже совершенно другие сны. Порой яркая реальность, дарившая настоящий успех, позволяющая манипулировать человеческими душами, становилась предпочтительней зыбкого мира надежд, который, может быть, и научил меня летать, но не оставлял для других никаких доказательств по пробуждении. Говорят, в бурные годы молодости, когда мы преисполняемся гордыни и самоуверенности, Ангел-Хранитель отступает от нас, позволяя совершать ошибки – не лишающие права жизни, но превращающие путь в неопрятный колтун, болезненность которого начинает ощущаться лишь после тридцати, когда: «Земную жизнь пройдя до половины…». Не знаю, правдива ли эта формула для чужих судеб, но с моей она была беспощадна. Даже достигнув небывалых высот мистического опыта, я не смог избавиться от черных щупалец собственного Эго, и задушил все прекрасное, что было открыто мне. Я просто слишком сильно пытался удержать его в своих руках.
Но до того времени поводы забыть о духе и душе являлись каждый день, посланные специально для меня из преисподней. Мне было восемнадцать, когда стало исполняться все, что было увидено и придумано мной в лихорадке ранней юности. Обрывки сюжетов, манящие сладостью и удачей, картинки, оставшиеся от неземных путешествий, сложились в моей голове в точную карту, которая вспыхивала маяками каждый раз, когда мне следовало сделать выбор и принять то или иное решение. К сожалению, искус не обошелся без обмана. И, как водится в старых легендах из протоколов инквизиции, золото, подаренное обаятельными демонами, спустя несколько миль пути превращалось в золу, высыпаясь сквозь прутья корзины и оставляя, как улику, отчетливый и отвратительный след, тянущийся за мной. Упиваясь воплощенным волшебством, я не предугадал ничего из той порции боли, страданий и нечистот, что поджидали меня. Но до сих пор помню пунктир своей тропы, ее опознавательные знаки и живительные колодцы в тенистых рощах.
Алая полоса ленты, распадающейся под точным движением тяжелых ножниц в моих руках. Бесконечные ряды картин – в таких же бесконечных вариациях интерьеров. Аплодисменты, вспышки и щелчки фотокамер, глянцевые развороты журналов с моим именем. Показы модных коллекций одежды, навеянных моим творчеством и изобретенным только мной переливом цвета. Широкая улыбка, веснушки, крепкое рукопожатие – это он, вероломный и корыстный жрец моего культа, вознесший свое божество на небывалую для современного художника высоту, и развенчавший его прилюдно. Рыжеволосая аристократка с тонким фруктовым ароматом и искристым колье на изящных ключицах – неужели она целует меня? Видимо, это девушка, в которую я буду безумно влюблен. Ленты дорог, тающие перед мощью моих блистающих автомобилей. Прибой океана и морские отливы, белый песок, похожий на сахарную пудру, прилипшую к мокрым ступням. Бесконечный дождь из цветов, превращающийся в наводнение, способное погубить. Лестница из банкнот, ведущая прямо в облака. Шелк простыней и жар поленьев, потрескивающих в камине – где-то в сердцевине Альп. Клетчатый, полосатый, еловый и кудрявый узор планеты, исчезающий в белесой пелене небес подо мной. Блестящие глаза, наполненные любовью, и… Нет, я же сказал, что не догадывался, как это все закончится.
Так что, у меня не было причин вспоминать детские утраты и глупые мечты о друге, читающем мои мысли и чувствующем мое сердце. Все, что перечислено выше – сбылось. Но по мере того, как душа обрастала самонадеянной плотью, не признающей поражений и молитв, в глубинах подсознания все отчетливее слышалась пульсация и всплески переживаний, живущих вне зависимости от моей воли, сами по себе. Поначалу я пытался игнорировать это явление. Затем привык к нему и стал считать побочным эффектом остальных своих особенностей. Иногда я сомневался в лучезарности происходящего и мыслил христианскими терминами, ужасаясь и предполагая за собой одержимость. Но ничто не мешало мне наслаждаться жизнью и творить, и чувство опасности быстро притуплялось.
Ощущалось это, как биение чьего-то сердца и поток эмоций, текущий сквозь мое сознание. Впервые оно снизошло на меня летом, когда мне было четырнадцать, и я летел на послушном и легком велосипеде по проселочной дороге. Больше мне нечего об этом сказать: я еще не дошел до тех слов, которые с жестокой точностью кисти мастера отразят всю правду.
Май. Весна переходит в лето, горло сжимается, сердце начинает бешено колотиться, ногти впиваются в ладони. Я не могу признаться тебе, хотя все вскоре станет явным. И пусть ты беспощадно игнорируешь мое присутствие на Земле, я боюсь, что ты каким-либо способом узнаешь об этом. Вдруг тебе попадется в руки дурацкий журнал, или третьесортный телевизионный канал вспомнит о покинутом всеми художнике, которого когда-то так украшала его юность. Но то, что кажется чудесным на заре молодости, уже не козырная карта зрелости, не так ли?
Мне горько, но под волной удушливого стыда я чувствую безжалостные уколы злости: а что мне оставалось делать?! Ты оставила меня, и я вынужден выслушивать твой бред о том, насколько замечателен тот, кого ты теперь любишь. Возможен ли хотя бы зыбкий паритет между мной, небезызвестным мечтателем-миллионером, и тобой – потерянной для меня и мира слабой девчонкой, творящей то, что я себе запрещаю? Ты унизила меня, и хвала Господу, что наша история спрятана там, где ее никто не найдет.
